Николай Бахмацкий — образцовый сельский учитель, краевед и энтузиаст. В деревеньке Петропавловке на юге Новосибирской области он строит культурно-исторический музейный комплекс. На поле уже встали избушки краеведческого музея и народных мастерских, автоколонна раритетной сельхозтехники, улица первых поселенцев, выставка традиционных крестьянских заборов.
— Вот 1967 год — как считаешь, давно это было? — спрашивает Бахмацкий.
— Давно.
— Это как посмотреть. Для тебя — давно. А для меня — так и не очень. Ты, кстати, какого года?
— Семьдесят шестого.
— Значит, Маяковского в школе изучали. А у него есть такие строки:
Дрянь адмиральская, пан и барон шли от шестнадцати разных сторон.
Пушка — французская, английский танк. Белым папаша Антантовый стан.
Так вот, гильзу от той самой французской пушки из стихотворения я тебе сегодня покажу. Хранится у нас в музее. Ну, спрашивай, что хотел узнать…
Фотографии © Татьяна Плотникова.
Текст © Артем Готлиб 2009

В 1967 году Бахмацкий, как он сам говорит, работал в школе «на подхвате»: вел рисование, труд, физкультуру и физику, а историей — добавляет со значением — «интересовался».
Но преподавание истории Николаю Моисеевичу не доверили: не было педагогического образования. К тому же в любой школьный предмет учитель пытался добавить местной специфики и часто отклонялся от программы, за что ему регулярно влетало на педсоветах. В год 50−летнего юбилея революции Бахмацкий уговорил директора школы разрешить ему поставить на школьном дворе обелиск с фамилиями учеников, погибших на фронтах Великой Отечественной.
— Конечно, — опять отвлекается от рассказа Николай Моисеевич, — я согласен, что основным орудием учителя является слово. Ведь «словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести», — но только если это слово не оторвано от жизни. Я с учениками уже в те годы начал познавать историю посредством труда — создавая памятник нашим односельчанам, не вернувшимся с войны.
Со строительства обелиска и началась работа кружка юных краеведов. Деревенские ребятишки отовсюду приносили на уроки предметы старины — постепенно артефакты заполонили кабинет истории. Там устроили что-то вроде музея. А классов в те годы сильно не хватало — одной учительнице из-за этого не давали дополнительные часы, и она написала жалобу в Москву: мол, детям в школе голову всякой ерундой забивают, классы используют не по назначению. Постепенно спускаясь по инстанциям, письмо вернулось в район. Директора вызвали в роно и отчитали. Вернувшись оттуда, он выбросил все стенды юных краеведов на свалку за школьным амбаром.
— После этого я на двадцать лет все забросил, — говорит Николай Моисеевич.
Он уволился из родной школы в Петропавловке и устроился учителем в соседнее село Мохнатый лог, по-здешне¬му — Мохнатка. В 50 лет окончил истфак Новосибирского пединститута и стал дипломированным специалистом. Тут как раз наступила 70−летняя годовщина революции, и Николай Моисеевич решил пойти на второй заход — построить в Петропавловке новый памятник и новый, настоящий, музей. На этот раз ему все удалось.
Отец Евтифей и красные партизаны
— У нас тут интересные события были. Вот в Гражданскую войну расстреляли десять красных партизан. Хочешь посмотреть?
В маленькой деревушке, где десятилетиями ничего не происходит, любая легенда вырастает в масштабный исторический факт. Мы с Николаем Моисеевичем садимся ко мне в машину и едем через все село осматривать место событий.
Вокруг — поля до горизонта. А может, не поля, а луга. Но все равно до горизонта. Иногда вдруг между этими полями-лугами возникают перелески, посаженные колхозниками. Но во времена Гражданской войны никаких деревьев здесь еще не было — одна Кулундинская степь.
В здании сельского клуба Петропавловки до сих пор угадывается архитектурный объем церкви во имя святых апостолов Петра и Павла. Мощный сруб обнесен добротным высоким забором с кирпичным основанием и коваными пролетами. В этом храме в октябре 1918−го батюшка Евтифей заживо отпел десятерых петропавловских партизан, схваченных белыми. Отсюда их повели через огромное ярмарочное поле к старому деревенскому кладбищу. Там мужики выкопали себе могилку. А потом их расстреляли и закопали.
— Гражданская война, — словно подытоживает пройденное Николай Моисеевич, — это самая страшная, братоубийст¬венная война. Гибли и белые, и красные. И все они наши односельчане — мы должны их помнить.
Много лет на могиле расстрелянных партизан стоял деревянный крест. Его установили два партизанских сына: Мальцев и Резниченко. Один из них уже и сам лежит рядом с отцом.
В 1987 году Бахмацкий добился, чтобы колхоз выделил средства на строительство памятника над братской могилой. К 70−летию Октября его торжественно открыли. А позже учителю дали помещение в старом интернате — под первые залы музея. Сюда из семейных архивов перекочевали немногочисленные партизанские вещи и документы.
По дороге в музей Николай Моисеевич вспоминает про батюшку Евтифея.
— У нас два года назад дорогу делали в Капитоновой ляге. Это километров восемнадцать отсюда. Там, когда красные пришли, батюшку, писаря и еще одного шашками зарубили и закололи штыками. Так вот, штык нашли. Поломанный. Предположительно, тот самый, которым кололи батюшку Евтифея. Он сломался, и его бросили. Такая интересная вещь. Приедем — покажу.
Народное краеведение
Николай Моисеевич — замечательный рассказчик и наверняка немножко выдумщик. Все персонажи его историй — очень живые и характерные. Краеведение Бахмацкого — это скорее поиск фольклорного знания, чем воссоздание исторических реалий. Вся правда, говорит он, не в учебниках, а в народных песнях и рассказах. Как люди сочинили, так примерно и было. Бахмацкий — ответственный музейный работник. Но для него, судя по всему, человеческая судьба героя или негодяя в памяти односельчан стократ важнее правильного этикетажа и описания коллекций. Не он рассказывает о предметах прошлого, а экспонаты дополняют его трогательные деревенские истории.
Николай Моисеевич вытаскивает из кармана объемную связку ключей, с трудом выбирает нужный и открывает входную дверь музея. В прихожей под потолком висит большой школьный звонок. Когда мы заходим, раздается «бздынь» — в точности как в фильмах Одесской киностудии.
Пока Бахмацкий возится с очередным замком, я обнаруживаю в коридоре табличку: «Лыжи Александра Тихонова». Рядом к стене действительно приколочены две лыжи.
— А что, разве Тихонов у вас в районе родился?
— Да нет, это он у нас в Краснозерке в санатории оставил. А мне отдали. Представляешь, на этих самых лыжах катался легендарный биатлонист, многократный олимпийский чемпион!
Я пытаюсь представить.
В деревенских музеях почти всегда много стендов с плохо написанными текстами народной летописи и мало интересных вещей. У Бахмацкого наоборот. Здесь можно часами бродить в состоянии детского восторга, разглядывать непонятную старинную утварь и удивляться неожиданно смешным экспонатам. Это почти то же самое, что гулять по блошиному рынку в незнакомом городе или в первый раз читать «Приключения Тома Сойера».
Николай Моисеевич пытается как-то классифицировать и распределять свои сокровища по залам. Но места мало. Рядом со скелетом «андроновца» — местного гомо сапиенса образца бронзового века — обломок стены с замурованной бутылкой. Внутри на клочке газеты текст с приветом из 70−х.
— Это мы ферму разбирали на стройматериалы и нашли послание от комсомольцев тех лет. Там еще бутылка водки была. Но мы ее с мужиками преступно выпили, — весело объясняет Бахмацкий.
Почувствовав во мне краеведа, он старается рассказать как можно больше о Петропавловке и первых переселенцах с Украины. В какой-то момент он неведомо откуда, как фокусник, достает дореволюционную медаль «За сельскохозяйственные произведения» и дает мне ее подержать:
— Эту медаль сам Столыпин подарил нашему земляку Шевцову Федору Федоровичу. Я хочу, чтобы эта энергетика передалась и тебе.
Я, не вдаваясь в детали, зажимаю экспонат в кулаке и заряжаюсь.
Потом мы смотрим на фотографии другого героического земляка Бахмацкого, служившего в охране Николая II. На фотографии — суровый солдат в затейливой парадной форме с орденами и медалями. Сначала его хотели порешить белые — за то, что плохо охранял государя; потом красные — за то, что все же охранял. Солдат с фотографии, по словам Николая Моисеевича, долго скрывался и от тех, и от других. А парадную форму и награды, по легенде, закопал в огороде. Но пока краеведы, как обычно и бывает в таких историях, ничего не нашли.
Уже вечер. У Бахмацкого звонит мобильник. Это жена, его главный помощник и секретарь.
— Ой, Нина, заговорились с Артемом, — смущаясь, оправдывается он. — Да, знаю, ты выполола свою долю? Ну, я скоро.
Темп экскурсии заметно убыстряется. Мы проходим мимо портрета румяного Карла Маркса, больше похожего на купца из сказки про аленький цветочек. Его когда-то нарисовал сам Бахмацкий для сельского клуба.
— Здесь предметы быта. Вот наковальня — забрал в прошлом году у одной бабки. Видишь клеймо «1776 г.»? Представляешь, ехал переселенец и тащил такую тяжесть! Это драчка, кутью варить. Самодельные измерительные приборы. Стиральная машина. Тоже самодельная…
Что действительно остается в памяти после экскурсии в петропавловский краеведческий музей — так это выставка деревенской мебели, сделанной из иконостаса местной церкви: одинаковые простоватые буфеты, на которых из-под слоя краски проступают лики святых.
— Такие раньше и в школе стояли, и в больнице, — рассказывает Бахмацкий. — Образа заставляли закрашивать.
Иногда доски с иконами удавалось использовать для полок — их клали образами вниз и так спасали от уничтожения. Рядом с иконами небольшой церковный колокол с большой дырой в основании.
— Принесла мне тут одна, говорит: «Це ступа медная, которую мамке дарили на свадьбу в двадцать восьмом году», — сокрушается Николай Моисеевич. — Видишь, сделали пестик и молотили, пока дырку не пробили. Мы пытались заварить — не получается. В город везти надо.
— А это что за протезы?
— Это у нас зал Великой Отечественной войны. Вот письма. Книга памяти. Авторучка немецкая. А это протезы ног наших сельчан-фронтовиков — мне отдали. Видишь, какие истертые? Это военная форма. Не знаю чья, польская или другая какая. Был у нас такой ветеран Петр Сафроныч — так это он при взятии Берлина с кем-то братался: поменялся формой. Надо будет ребятишкам разобраться.
— А тут уже Гражданская война, — продолжает он. — Помнишь, я тебе про французскую пушку, про штык рассказывал? Так вот — гильза от пушки. На, подержи. Тяжелая? А это — тот самый сломанный штык. Ну, пойдем на улицу. Покажу музей под открытым небом.
Большой вполетехнический
По документам в Петропавловке никакого музея нет. Николай Моисеевич официально трудоустроен в соседнем селе — в мохнаткинском клубе. Тот оплачивает музейные счета за свет и что-то еще по мелочи. У Бахмацкого нет юридического лица, расчетного счета и бюджета — но это его мало заботит. Для него важнее успеть осуществить все задуманное: достроить дом ремесел, поставить мельницу, организовать картинную галерею или, может, избу-читальню — что важнее для сельчан, он еще не определил.
Николай Моисеевич — успешный grant writer («искатель грантов»). С 2005 года он получил четыре гранта от новосибирской областной администрации, построил улицу первых поселенцев, дом народных традиций и стелу с именами односельчан, погибших от войн и репрессий.
Когда-то Бахмацкий начал собирать по всему району брошенные трактора и грузовики. Теперь в поле перед музеем — целая автоколонна с полуторкой, ЗИЛом 355, которых в стране якобы осталось всего двенадцать штук, старыми легковушками и мотоциклами. А экспонат ГАЗ 51 первого выпуска с деревянными дверками до сих пор на ходу — на нем время от времени в музей подвозят стройматериалы.
Николай Моисеевич ведет меня по музейному полю.
— Вот вилы самоделковые. Это соха — запрягай вола и паши. Комбайн прошлых лет — называется «каток»… А это, видишь, мы корни собираем. Вон их сколько. Все разные. Этот — как старичок-лесовичок. Я, когда экскурсию для дошкольников провожу, спрячу заранее конфеты в дупле, а потом угощаю. Тут, говорю, у нас зайцы бывают — приносят…
Подходим к улице первых поселенцев. Здесь под высоким навесом саманка (традиционный украинский дом из глины и соломы), там — пластянка (временное, самое первое жилье переселенцев, сложенное из пластов дерна). Внутри — печки, лавки, утварь. Все взаправдашнее, настоящее.
— Бабки некоторые приходят, так даже плачут. А этот домик — в точности такой же, в каком я родился. Строил по памяти, — Николай Моисеевич приглашает меня в саманку. — Когда летом к нам много народу съезжается, мы топим печки, и вся улица оживает. Тут у нас и баня по-черному — можно помыться. И кузня. Все работает. Можно и кузнецом, и молотобойцем попробовать.
— А это что за ров?
— Так это выставка традиционных заборов. Эта канава — так сказать, самый первый деревенский забор. Дальше — тын, плетень. Сходи, посмотри.
За забором я вижу какой-то странный аппарат.
— Это наш знаменитый пресс — чтобы из кукурузных початков выдавливать сок и поить телят, — объясняет Николай Моисеевич. — Даже в газетах про наш передовой опыт писали. Эффекта, правда, большого не было: когда кукурузу сеять перестали, так все и забросили. А это, — показывает на что-то ржавое и монументальное, — агрегат ветряной мельницы в сборе. Сруб сделать, крылья… и заработает!
— Ух ты, а где взяли?
— Да вот — нашел, — заговорщицки отвечает Бахмацкий и улыбается.
Петропавловке предстоит принять у себя фестиваль народных промыслов «Живи родник, живи». Проходить он будет в недавно построенном доме традиций и обрядов «Сибирская изба». Там у каждой культуры — русской, украинской, казахской и немецкой — свой уголок: в казахском коврик на стенке, в немецком гармошка на столе, сразу понятно, кто где. На фестиваль съедутся умельцы из разных деревень — передавать опыт и сохранять культурное наследие. Бахмацкому нужно выбрать ответственных за разные ремесла — решить, кто будет прясть, а кто, например, ткать. В музее есть и прялки, и ткацкий станок. Как уверяет директор, «все на ходу».
— Вот этого, — показывает он на проходящего мимо мужичка, — хочу сапожником сделать.
— А что, он действительно сапожник?
— Да нет, он в тюрьме работал, охранял. Времени свободного много было, вот и выучился.
По словам Николая Моисеевича, музей принимает больше шести тысяч посетителей в год. В основном приезжих — ребятишек из области или участников фольклорных фестивалей. Бывают и организованные группы из санатория, расположенного в тридцати километрах от Петропавловки. Вход в музей бесплатный, но желающие могут положить денежку в коробку из оргстекла с табличкой: «На нужды музея».
Для односельчан музей, конечно, не третье место после дома и работы, в очередь сюда не выстраиваются. Это, скорее, универсальный объект для гордости — как Большой театр в Москве или Музей современного искусства в Перми. Но Бахмацкого это не расстраивает. Он уверен, что потомки все оценят.
Николаю Моисеевичу пора домой — полоть свою половину огорода. Я бестактно спрашиваю его, готовит ли он кого-нибудь себе на смену.
— Готовил вот, не получилось, — говорит он с сожалением. — Наверное, призвание нужно. У меня, ты знаешь, чем дальше, тем настойчивее об этом спрашивают. Но я отвечаю, как батюшка, который у нас был. А он говорил: все помрут, может, даже и я когда помру.
Уже на пороге Бахмацкий расспрашивает меня про журнал «Русский репортер», который я привез ему из города.
— Твоя фамилия здесь есть?
— Нет.
— Тогда распишись, напиши что-нибудь. Для меня предмет важен, только если подпись есть.

Так наш журнал попал в фонды Петропавловского краеведческого музея.