Великие реки Северной Азии несут свои воды с юга на север, вбирая потоки времени и человеческие судьбы. Люди придумывают карты и мифы, чтобы рассказывать истории этих рек.
Богатырь Альба – устроитель мира и защитник людей в легендарной традиции кетов — решил избавить мир от Смерти
Фотографии: © Андрей Рудаков (Москва), съемка 2003 — Красноярский край
Текст: © Ирина Октябрьская (Новосибирск)

***
Великие реки Северной Азии несут свои воды с юга на север, вбирая потоки времени и человеческие судьбы. Люди придумывают карты и мифы, чтобы рассказывать истории этих рек.

Богатырь Альба – устроитель мира и защитник людей в легендарной традиции кетов — решил избавить мир от Смерти.
Хоседам – владычица дня и ночи распоряжалась смертью, посылая к людям злых духов. Альба погнал Хоседам на север; она и ныне обитает среди льдов, там, где сливаются все реки. В скалах Альба прорубил путь Енисею; девять островов на реке – следы его ног.
У богатыря Альбы был брат; редко он брал в руки оружие, чаще сидел на берегу и наигрывал знакомые напевы. Любимым его местом был каменистый берег Енисея в устье Подкаменной Тунгуски.
В тот день, когда Альба, прорубив скалу, погнал Смерть на север подальше от людей, его брат сидел на крутом яру. Гнался Альба за Хоседам и почти настиг ее, но превратилась она в стерлядь и ушла под воду. Стал богатырь тайменем и уже схватил оборотня, но тут раздались звуки напевной мелодии; всего на мгновенье прислушался Альба, и упустил Хоседам. Вынырнул богатырь, натянул огромный лук и пустил стрелу в грудь брата. Стал берег Енисея красным от крови музыканта.
Тем временем Хоседам поднялась на небо. Поднял Альба свой хорей, ударил оленей и взлетел на небо. Он гнал Хоседам на север. И с тех пор остался на небе след его богатырских саней. Кто-то называет его Млечным путем, а кеты говорят – Альбакан – дорога Альбы.

Предчувствие мифа возникает от блужданий по лоциям и картам Енисея: Алтус, Дубчес, Сандакчес, Панакачет, Почет, Тропончеть – кетские названия притоков одной из самых больших рек Северной Азии, некогда освоенной одним из самых малочисленных и самых загадочных ее народов.

Кеты – коренные жители Енисея, они же — остяки, енисейские остяки, или енисейцы — стали известны миру с ХVII веке с появлением на Енисее российских первопроходцев, а следом и российских фискальных структур. С легкой руки новоселов вошли в просторечный обиход Енисея выражения: «остяцкая лодка», «остяцкий хлеб», «остяцкая печь». Собственное имя народа появилось лишь в ХХ веке как советская административная новация. Слово «кет» — «человек» — стало его основой; «кето» — так мужчины обращаются друг к другу. Есть и другое слово – дэη — «люди»: люди Елогуя, люди береговые и лесовые, люди низовские и верховские; с ХVII века были известны имбаки, земшаки и богденцы – крупные родовые подразделения, объединенные верой в общих предков, героев и покровителей.

С ХVIII века те, кого позднее назвали кетами, являлись объектом специального изучения. Двести лет ученые бились над тайной их происхождения, завещая славу открытий будущим поколениям.
Кеты конца ХIХ – ХХ веков оставались охотниками и рыболовами таежных северных рек, но в их культуре отмечали много южных черт. В облике кетов выделяли европеоидные (арийские), америконоидные, монголоидные черты. Язык кетов сравнивали с языками индейцев и басков; сближали с языками Памира и Кавказа. В конце ХIХ века возникла гипотеза о родстве енисейского языка с языками тибето-китайской группы. Было высказано предположение, что кеты являются потомками древних жителей Тибета, от которых будто-бы вели свое начало и северо-американские индейцы – атапаски. Казалось еще немного – еще одна экспедиция, еще один словарь, и лингвистические загадки будут разгаданы; но кетский язык оставался языком-изолятом, скрывающим тайну происхождения. < Великий норвежский путешественник Ф.Нансен, прошедший по Енисею в 1913 году, считал кетов остатком народа, который до пришествия германцев населял Скандинавию, а еще раньше, быть может, - большую часть Европы. «Впрочем, - писал Нансен, оценивая гипотезы антропологов своего времени, - если даже гипотезы покоятся на шатком основании, народ этот сам по себе в высшей степени интересен и заслуживает более детального изучения, нежели какого удостаивался до сих пор. А главное – енисейские остяки очень быстро вымирают, и общая численность их в наше время всего около 700-900 человек; в лучшем случае не наберется все-таки тысячи». Вымирающий народ, исчезающий язык, гибнущая культура – эти мрачные диагнозы витали над кетами все последнее столетие, подстегивая ученых в стремлении разгадать тайну, спасти народ, сохранить язык. Особенно трагично оценивалось положение кетов в конце ХХ века. Еще в 1970-е годы исчезли с притоков Енисея последние берестяные чумы; ушли из жизни последние шаманы; национальная одежда, оружие, утварь превратились в музейные экспонаты; сузилось языковое и культурное пространство этноса. В последние десятилетия из-за высокой конкуренции в промысловой сфере и несовершенства российских законов сократились возможности для ведения традиционной охоты и рыболовства. Возникла перспектива утраты этнической идентичности – констатировали эксперты. Были созданы многочисленные ассоциации в поддержку коренных малочисленных народов Енисея. Региональные власти ввели специальное пособие – но «кетские деньги» не спасли положения. Об угрозе исчезновения кетов говорили и говорят всюду на Енисее. Сегодня этот маленький народ, как и прежде, рассеян по притокам большой реки: по Елогую, Подкаменной Тунгуске, Сыму. Кеты живут почти в 20 селах по Енисею, но большинство составляют только в двух – в Келлоге и Суломае. В Ярцево, Ворогово, Бахте, Верхне-Имбатском, Верещагино, Бакланихе остались лишь отдельные семьи, многие из которых влачат существование люмпенов. Поселок Суломай, где живет около 200 кетов (более двух третей от общего числа жителей поселка), в 2000-2002 годах был почти полностью снесен ледоходом. Теперь при поддержке Фонда Ф.Нансена для суломайских кетов строит новый поселок миссия христиан-евангелистов Красноярского края; и вновь в разговорах о судьбе кетов - возникают сомнения в настоящем и вопросы о будущем. Они напоминают о печальной перспективе, но статистика упряма.
Численность кетов в Енисейской губернии конца ХIХ века составляла 988 человек; по советской переписи 1959 года они насчитывали 1017 человек, среди которых 786 говорили на родном языке; перепись 1989 года зафиксировала 1113 кетов (в границах СССР), лишь половина из которых считала родным кетский язык; по данным 1993-1994 гг. – в России насчитывалось 1089 кетов, 994 из них проживали в Красноярском крае.
Вопреки всем прогнозам народ сохранял себя, свою численность, имя и язык. Меняя облик, прощаясь с прошлым, забывая старые слова, он все таки жил рядом с рекой, преодолевающей, согласно преданиям, смерть. И потому вновь и вновь появлялись на берегах Енисея истории, подобные той, что произошла здесь в 30-е гг. ХХ века.

В кампанию раскулачивания были выброшены на пустынный берег реки «забайкальцы» — русские крестьяне, высланные из Хабаровского края. В числе ссыльных оказалась маленькая девочка Маша, она попала в детдом, ее старшая сестра – в тюрьму. Девочку взяла к себе кетская семья. Она выросла и стала считать себя кето. Уезжала на родину – на Восток, но вернулась и осталась жить в Келлоге; ее дочь Женя – уже взрослой задумалась о своем национальном имени и приняла его с гордостью, она – кето, как ее дети и теперь уже внуки.

Простые истории, рожденные Енисеем, придают новый смысл мрачным цифрам, заставляя поверить в силу маленького народа. Можно рассуждать о росте смешанных браков, об угрозе ассимиляции и утрате чистоты генофонда, но нельзя отказать народу в праве избавиться от смерти, выгнав ее за пределы человеческой ойкумены, как когда-то это сделал наивный сказочный Альба.

Кетские истории множатся от пристани к пристани; а впереди уже маячит Туруханск. Борт теплохода сменяет борт вертолета. И уже через пару часов кружения над Туруханским районом появляются внизу крыши кетской столицы — поселка Келлог.

Келлог – таежное село, расположенное на высоком берегу Елогуя: брусовые бараки эпохи социализма, новые рубленные дома крепких промысловиков; спутниковая антенна над администрацией; гудящий почти круглые сутки движок; маленькая школа на 72 ученика (59 из них – кеты). Здесь только с нынешнего года начинают преподавать кетский язык, но уже давно в школе есть компьютерный класс; в нем стоят машины, о которых давно забыли на большой земле, но которые исправно служат ученикам Келлога.
В поселке живет 350 человек, в том числе 260 человек, называющих себя кетами; а кроме них есть русские, селькупы, украинцы, буряты, иранцы, татары. На тридцать с лишним полных семей приходится приблизительно столько же неполных.

В летнем Келлоге идет обычная жизнь: кто-то ставит дом, кто-то пьет от безделья, кто-то нянчит детей. Лежат у дизельной электростанции коровы, спасаясь в парах солярки от гнуса. Качаются на воде моторки и маленькие деревянные лодки.
По утрам на реке проверяет снасти Александр Максимович – эвенк по отцу, кето по матери, 48-ми лет, одинокий, судимый; варит рыбу для себя и двух своих собак, коротает дни в ожидании охотничьего сезона. Он сочиняет песни на родном кетском языке – в нем нет прилагательных, но песни получаются очень грустными. В маленькой избушке поэта – только печь, кровать, стол и два стула.

В кетских домах вещи не обременяют людей. Это никого не удивляет. В языке народа живущего рядом с вечно текущей рекой нет слова «всегда», а то, что происходит сейчас — не укладывается в рамки слишком простой дилеммы: «быть, или не быть». Вопрос «что делать» теряет свою позитивную направленность для языка, где существует 500 форм глаголов, и где грамматически различаются действия, направленные на целое и его часть, на мужское и женское, на живое и мертвое. Видимая простота скрывает смыслы, ускользающие от цивилизованного ума.
Ульяна Афанасьевна, из селькупского рода Ириковых, связанных с кетами давним родством, зажигает в чулане керосиновую лампу перед крошечной тряпичной куклой – дангольс — грозным дедушкой. Дедушка лежит на пестрой пуховой подушке, перед ним — маленький столик с едой: до краев налитый стакан с чаем, хлеб и яблоки. Полчаса длится торжественная пауза и только щелкает затвор фотоаппарата. А когда за гостями закрывается дверь чулана, Ульяна Афанасьевна берет дедушку на колени и начинает разговор на родном для него кетском языке. Перекатываются как речные камушки незнакомые слова; и можно лишь догадываться, что речь идет о людях с верховьев, которые пришли с добром и уважением, чтобы узнать о жизни кетов. Потом, как и полагается вдове, Ульяна Афанасьевна доедает угощение дангольса и тот незаметно исчезает в своей коробочке.

Реальность легко уступает место мифу; и рядом с живыми людьми возникают их героические и суровые предки, духи-хозяева леса, реки, зверей и птиц. Рассказывают кеты Келлога, что где-то в районе Осиновского порога замер навечно, превратившись в скалу, великий Альба, сумевший преодолеть смерть.

Ирина Октябрьская,
(Институт археологии и этнографии Сибирского отделения РАН,
Новосибирск)

Михаил Михайлович Ириков играет на пымэле. Инструмент рождается тут же из щепы березы – поющего дерева. Кеты считают, что у каждого человека должна быть личная мелодия — собственная, как душа и имя, не то, что записано в паспорте, а то, что дается при рождении и скрыто от посторонних – оно свое, кетское.

Ульяна Афанасьевна Тыганова, из селькупского рода Ириковых, связанных с кетами давним родством, зажигает в чулане керосиновую лампу перед крошечной тряпичной куклой – дангольс — грозным дедушкой, духом.

Сутлин Юрий Михайлович плетет морду на берегу Елогуя.

Виктор Харлампьевич Бальдин летом уходит на берег Елогуя. Живет один в нескольких километрах от Келлога. Плетет из ивовых прутьев морды (ловушки для рыбы), продает их в поселке. Ловит рыбу.
На белом песке речного плеса возникает за очередным поворотом Елогуя его маленький шалаш – тунгус на каркасе из гнутых прутьев; дремлют собаки, сушатся на шестах сети – пущальни, горит огонь, жариться на рожнах рыба.
Старик живет между водой и небом. За его плечами 78 лет – опыт колхозного строительства, войны, советских пятилеток и тысячелетний опыт предков, для которых домом была река.
Осенью, уходя в лес с началом охотничьего сезона, кеты совершали ритуал переноса души ульвей через преграду на промысловой тропе. Люди боялись оставить души на родном речном берегу.

Традиционный мир вещей рыбаков и охотников северных рек, кочующих от берега в тайгу, из тайги к берегу, и прост, и сложен. Вещи не предполагают преобразования мира, они лишь усиливают возможности человека. Соразмерные ему, они конструируются в антропометрическом измерении.
Чтобы создать лодку–долбленку средних размеров – для человека с собакой – нужно найти осину длиной в три маха; объем ее должен быть таким, чтобы при обхвате дерева правой рукой можно было коснуться середины тыльной стороны ладони левой. Длину деревянных стержней, необходимых для равномерного вытесывания бортов, определяют шириной среднего сустава на указательном пальце человека, который делает лодку для себя.
Само название лодки-долбленки — дыл΄ти – в кетском языке буквально означает «ребенок-долбленка». Вещи находятся в родственных отношениях с создавшими их людьми.

Леня Бальдин, как и все промысловики Келлога, знает каждый поворот, каждый омут на Елогуе. Время от времени он возвращается на место семейной стоянки в бору над рекой, где проходило его детство. Последние чумы исчезли в здешних местах в 1970-е годы. Семь главных шестов каркаса – основа основ бытия – до сих пор стоят среди деревьев, висит на сучке уже ржавая керосиновая лампа, лежит под деревом чайник. Кеты не трогаю старых вещей. Нельзя брать чужое, тревожить прошлое, оно может мстить живым.