ИЗ КНИГИ СВЕТЛАНЫ АЛЕКСИЕВИЧ «У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО»
АЛЬБИНА АЛЕКСАНДРОВНА ГАНТИМУРОВА, старший сержант, разведчица:
«Какая я была в детстве? На спор прыгала со второго этажа школы. Любила
футбол, всегда вратарем у мальчишек. Началась финская война, без конца
убегала на финскую войну.
А в сорок первом как раз окончила семь классов
и успела отдать документы в техникум. Тетя плачет: «Война!», а я обрадовалась,
что пойду на фронт, буду воевать. Откуда я знала, что такое кровь?
Сформировалась первая гвардейская дивизия народного ополчения, и нас,
несколько девчонок, взяли в медсанбат.
Позвонила тете:
— Ухожу на фронт.
На другом конце провода мне ответили:
— Марш домой! Обед уже простыл.
Я повесила трубку. Потом мне ее было жалко, безумно жалко. Началась
блокада города, страшная ленинградская блокада, когда город наполовину
вымер, а она осталась одна. Старенькая.
Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в
магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
— Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что
такое — карточки, что такое — блокада? Все люди в очереди повернулись ко
мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и
думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся
очередь:
— Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали.
На улице собирали помощь фронту. Прямо на площади на столах лежали
большие подносы, люди шли и снимали, кто перстень золотой, кто серьги. Часы
несли, деньги… Никто ничего не записывал, никто не расписывался. Женщины
снимали с рук кольца обручальные…
Эти картины в моей памяти…
И был знаменитый сталинский приказ за номером двести двадцать семь —
«Ни шагу назад!» Повернешь назад » расстрел! Расстрел — на месте. Или — под
трибунал и в специально созданные штрафные батальоны. Тех, кто туда попадал,
называли смертниками. А вышедших из окружения и бежавших из плена — в
фильтрационные лагеря. Сзади за нами шли заградотряды… Свои стреляли в
своих…
Эти картины в моей памяти…
Обычная поляна… Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой
солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает.
После дождя… Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже
забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи… Мы… Слышим, как он просит… Он
клянется… Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама.
Начинает плакать. И тут же его — прямо в лоб. Из пистолета. Показательный
расстрел — с любым так будет, если дрогнет. Пусть даже на одну минуту! На
одну…
Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было… Долго
не вспоминали… Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?!
Не спали мы сутками, столько было раненых. Однажды трое суток никто не
спал. Меня послали с машиной раненых в госпиталь. Сдала раненых, назад
машина ехала пустая, и я выспалась. Вернулась, как огурчик, а наши все с ног
падают.
Встречаю комиссара:
— Товарищ комиссар, мне стыдно.
— Что такое?
— Я спала.
— Где?
Рассказываю ему, как отвозила раненых, назад ехала пустая и выспалась.
— Ну и что? Молодец! Пусть хоть один человек будет нормальный, а то все
засыпают на ходу.
А мне было стыдно. И с такой совестью мы жили всю войну.
В медсанбате ко мне хорошо относились, но я хотела быть разведчицей.
Сказала, что убегу на передовую, если меня не отпустят. Хотели из комсомола
за это исключить, за то, что не подчиняюсь военному уставу. Но все равно я
удрала…
Первая медаль «За отвагу»…
Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: «Вперед! За
Родину!», а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы
видели: девчонка поднялась… И они все встали, и мы пошли в бой…
Вручили мне медаль, и в тот же день мы пошли на задание. И у меня
впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как
заору:
— Меня ранило…
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
— Куда ранило?
— Не знаю куда… Но кровь…
Мне он, как отец, все рассказал…
Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны
такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься — зубы
скрипят. Вспоминаешь — где ты? Там или здесь?
Кончилась война, у меня было три желания: первое — наконец я не буду
ползать на животе, а стану ездить на троллейбусе, второе — купить и съесть
целый белый батон, третье — выспаться в белой постели и чтобы простыни
хрустели. Белые простыни…»
ИЗ ТОГО, ЧТО ВЫБРОСИЛА ЦЕНЗУРА:
«У меня было ночное дежурство… Зашла в палату тяжелораненых. Лежит
капитан… Врачи предупредили меня перед дежурством, что ночью он умрет…
Не дотянет до утра… Спрашиваю его: «Ну, как? Чем тебе помочь?» Никогда не
забуду… Он вдруг улыбнулся, такая светлая улыбка на измученном лице:
«Расстегни халат… Покажи мне свою грудь… Я давно не видел жену…» Мне
стало стыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и вернулась через час.
Он лежит мертвый. И та улыбка у него на лице…»
****
«Кто-то нас выдал… Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон.
Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде.
С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный… Просит грудь… Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели рядом… С собаками… Собаки услышат, все погибнем. Вся группа — человек тридцать… Вам понятно?
Принимаем решение…
Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается.
Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит…
Ребенок больше не кричит… Ни звука…
А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга…»
****
СВЕТЛАНА АЛЕКСИЕВИЧ:< «Война слишком интимное переживание. И такое же бесконечное, как и
человеческая жизнь…
Один раз женщина (летчица) отказалась со мной встретиться. Объяснила по
телефону: «Не могу… Не хочу вспоминать. Я была три года на войне… И три
года я не чувствовала себя женщиной. Мой организм омертвел. Менструации не
было, почти никаких женских желаний. А я была красивая… Когда мой будущий
муж сделал мне предложение… Это уже в Берлине, у рейхстага… Он сказал:
«Война кончилась. Мы остались живы. Нам повезло. Выходи за меня замуж». Я
хотела заплакать. Закричать. Ударить его! Как это замуж? Сейчас? Среди всего
этого — замуж? Среди черной сажи и черных кирпичей… Ты посмотри на меня…
Посмотри » какая я! Ты сначала сделай из меня женщину: дари цветы, ухаживай,
говори красивые слова. Я так этого хочу! Так жду! Я чуть его не ударила…
Хотела ударить… А у него была обожженная, багровая одна щека, и я вижу: он
все понял, у него текут слезы по этой щеке. По еще свежим рубцам… И сама
не верю тому, что говорю: «Да, я выйду за тебя замуж».
Но рассказывать не могу. Нет сил… Это надо еще раз все это
прожить…»
Человек больше войны…
Запоминается именно то, где он больше. Им руководит там что-то такое,
что сильнее истории. Мне надо брать шире — писать правду о жизни и смерти
вообще, а не только правду о войне. Задать вопрос Достоевского: сколько
человека в человеке, и как этого человека в себе защитить?
В оптике есть понятие «светосила» — способность объектива хуже-лучше
зафиксировать уловленное изображение. Так вот, женская память о войне самая
«светосильная» по напряжению чувств, по боли. Я бы даже сказала, что
«женская» война страшнее «мужской». Мужчины прячутся за историю, за факты,
война их захватывает, как действие и противостояние идей, различных
интересов, а женщины встают из чувства. Они способны увидеть для мужчин
закрытое. Это другой мир. С запахом, с цветом, с подробным миром
сущестования: «дали нам вещмешки, мы пошили из них себе юбочки»; «в
военкомате в одну дверь зашла в платье, а в другую вышла в брюках и
гимнастерке, косу отрезали, на голове остался один чубчик…»; «немцы
расстреляли деревню и уехали… Мы пришли на то место: утоптанный желтый
песок, а поверху — один детский ботиночек…».
Я собираю, выслеживаю человеческий дух там,
где страдание творит из маленького человека большого человека. Для меня он
не немой и бесследный пролетариат истории, а я открыла его душу. Слушаю его
язык. Его текст. Так в чем же мой конфликт с властью? Я поняла — большой
идее нужен маленький человек, ей не нужен он большой. Для нее он лишний и
неудобный. Трудоемкий в обработке. А я его ищу… Ищу маленького большого
человека.
Написать бы такую книгу о войне, чтобы от войны тошнило, и сама мысль о
ней была бы противна. Безумна. Самих генералов бы тошнило…»
*** Светлана Алексиевич, белорусская писательница, живет во Франции.
Полные тексты книг «У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО» и «ПОСЛЕДНИЕ СВИДЕТЕЛИ
(сто недетских рассказов)» — на сайте писательницы >>>